Рассказы [1984, худож. Е. Филатов] - Мажит Гафури
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будь сейчас весна, я бы пожевал щавель, борщевик и другие съедобные травы. Но осенью их не найти.
На черёмухе кое-где остались чёрные бусины ягод. Я залез на дерево и, переступая с ветки на ветку, стал срывать редкие кисточки. Но ягод было слишком мало, чтобы я мог насытиться.
Я попробовал даже калину, которую птицы не клюют. В животе по-прежнему бурчало от голода.
Коричнево-чёрные облака наползли на солнце, которое опускалось всё ниже. Ветер усиливался. Холодный, резкий, он пронизывал меня до костей.
Надо было решать: куда идти, где провести ночь.
Будь сейчас лето, когда ночи короткие и тёплые, я бы не беспокоился. Лежал бы в траве под деревом и слушал бы соловьёв. Но осенью в лесу задрожишь.
Я вышел к просёлочной дороге. Послышался скрип колёс: это наши деревенские возвращались с поля домой. Спрятавшись в кустах, я наблюдал за ними…
Вот это подвода Насыри-бабая. Со своими двумя сыновьями он огораживал стога. Старик что-то тихо бормочет, сыновья весело переговариваются. Трудовой день окончен, можно теперь отдохнуть.
А это две подводы Рафика-бабая. У него большая семья. И все они — сыновья, дочери, невестки — дружно работали на молотьбе.
Я смотрел на них с тоской и завистью. Они ехали домой. А у меня не было ни дома, ни семьи.
Стук колёс затих, и по безлюдной дороге я медленно побрёл в сторону деревни. Если в прохладную пору подойти с поля к деревне, на тебя пахнёт теплом человеческого жилья. В тот вечер, стоя на деревенской околице, я сильней обычного чувствовал это тепло.
В какую дверь мне постучаться? Кто пустит переночевать бездомного сироту?
Может, попробовать незаметно забраться к брату на сеновал? Спать в сене тепло, а утром, если уйти до восхода солнца, ни брат, ни злая енге не заметят, что я приходил.
Позади послышались шаги, и я испуганно обернулся.
По дороге шёл человек. Должно быть, возвращался из леса, где заготовлял дрова на зиму: за поясом у него поблёскивал топор. Я узнал Фахри-бабая. Он часто заходил к нам, когда живы были мои родители, и всегда был ласков со мной.
И Фахри-бабай узнал меня:
— Гали, дитя моё, что ты делаешь здесь один-одинёшенек в такую позднюю пору?
Сказать правду — значило пожаловаться на брата, а лгать я не привык. Не зная, что ответить, я вздохнул.
— Почему ты молчишь? — допытывался Фахри-бабай. — Может, тебя кто-нибудь обидел? Слышал я, что тебе плохо живётся, что у твоего брата злая жена.
Ну, раз он уже слышал, значит, я не выдам семейную тайну. Я рассказал Фахри-бабаю про злосчастную лошадь, про то, как брат меня прогнал и запретил показываться ему на глаза.
Фахри-бабай слушал меня внимательно, и, выслушав, выругал брата и посочувствовал мне.
— Грех доводить до слёз сироту. Подумаешь, невидаль: лошадь потрепала снопы! Осенью это часто бывает.
Разговаривая, мы поравнялись с домом Фахри-бабая. Я хотел попрощаться, но добрый старик сказал:
— Айда, дитя моё, заходи в наш дом, у нас и переночуешь. Много ли ребёнку надо? Я видел добро от твоих покойных родителей, пришёл мой черёд отплатить их сыну добром.
Дома Фахри-бабай поставил топор на место и сказал своей жене бабушке Галиме:
— Вот, старуха, я подобрал на улице мальчонку. Что у тебя есть горячее, чтоб нас покормить?
Бабушка Галима, взглянув на меня, всплеснула руками:
— Сынок! Кто же тебя так разукрасил! Брат, что ли, или сноха? Уж больно она злобная, от такой можно всё ожидать.
Я молчал. Фахри-бабай рассказал жене мою историю: где он увидел меня и почему зазвал к себе ночевать.
От горячей похлёбки, от тепла дома, от ласковых слов я отогрелся. И постель, в которую меня уложили, тоже была тёплой.
Давно я так хорошо не спал, как в эту ночь у добрых людей Фахри-бабая и бабушки Галимы.
Утром голова у меня уже не болела, но шишки и синяки не прошли. Бабушка Галима меня накормила. Я было собрался уходить, но она удержала меня:
— Куда ты пойдёшь, сынок? Поживи у нас. Если твой брат захочет, то придёт и тебя заберёт. Если же ты явишься незваный, непрошеный, то опять заработаешь синяки и шишки.
И я остался жить у приютивших меня добрых людей.
Я всё ждал, что придёт брат и позовет меня домой. Но он не появлялся, хотя и знал, где я нахожусь.
Мне передали слова брата: «Даже скотина знает место, где её кормят, и всегда возвращается в стойло. Мальчишка никуда не денется, придёт домой, когда проголодается. А не придёт, чёрт с ним! Невелика беда, не больно-то он нам нужен».
Услышав эти слова брата, я твёрдо решил, что больше никогда не переступлю его порога.
Так в тринадцать лет я навсегда расстался с родным домом.
Гали в медресе
Фахри-бабай и бабушка Галима не хотели меня отпускать, но мне трудно было сидеть без дела и стыдно даром есть чужой хлеб. Ведь сами они были бедняки, едва сводили концы с концами.
И ещё мне хотелось учиться, стать грамотным.
Наступила осень — время, когда в школах начинается учебный год.
В те времена для детей мусульман в сельских местностях были только духовные школы — медресе, куда принимали одних мальчиков.
В нашей деревне было своё медресе, но учеников-шакирдов в ней было мало. А я — сирота и бедняк — должен был думать не только об учении, но и о куске хлеба.
Вот почему я решил уйти из нашей деревни в соседнюю, где возле мечети было большое медресе. Там учеников много, и, прислуживая какому-нибудь богатому шакирду, я смогу прокормиться.
Фахри-бабай одобрил моё решение, и старики стали собирать меня в дорогу. Бабушка Галима надвязала мне носки, выстирала и залатала мою старую рубашку и приспособила для меня ещё одну дедушкину рубашку. Фахри-бабай сплёл мне новые лапти.
В хмурый осенний день я простился с добрыми стариками. Сами бедняки, они поделились со мной всем, что имели: положили в котомку хлеба на неделю, кулёчек пшена, немного чая и пять кусочков сахара.
Проводили меня тепло, как родного сына.
Первый раз я покидал деревню, где родился и вырос. По дороге я то и дело оглядывался, стараясь запомнить каждый дом, каждую выбоину на дороге. Здесь жили мои
